— Штурман! — резко сказал капитан.
Луговой потряс головой и взмахнул рукой; жест относился не к Устюгу, а ко второму персонажу на экране.
— На корабле плохо, штурман! Пассажиры вот-вот бросятся на нас!
— И если ты не извинишься перед нею… — бормотал Луговой.
— Штурман! Встать!
— Нет! Я люблю ее и не позволю тебе…
Капитан нагнулся и нашарил выключатель. Изображение исчезло, последнее слово, штурмана повисло в тишине.
В следующий миг Устюг почувствовал, что его приподнимают. Капитан брыкнул ногами, но Луговой был сильнее, и Устюг покорился. Дверь распахнулась Луговой поставил капитана на пол и захлопнул дверь перед самым его носом. В рубке снова заворковали голоса.
Капитан постоял перед дверью.
— Так, — негромко проговорил он. Провел ладонями по тужурке, проверяя, все ли в порядке. И медленно направился в центральный пост.
А Луговой, воровато оглянувшись, переключил аппарат. Уже много дней он бился над составлением программы, чтобы заставить «Сигму» проанализировать странную передачу. Если бы это удалось… А что касается пассажиров — что же, пусть нападают. Луговой сунул руку в карман и с удовольствием нащупал теплую рукоятку флазера. Вытащил его, проверил заряд. Хватит на всех пассажиров, и еще останется.
Мила встала на пути Устюга в самом конце коридора. Ей нечего было делать в палубах управления, и капитан не преминул сказать это.
— Он где-то здесь… — робко улыбаясь, ответила Мила.
— Кто? Нарев? Еремеев?
— Сын, — сказала она. — Знаете, потерялся Юрик. Он где-то тут, я знаю. Мне обязательно надо найти его. Он давно не ел и страшно голоден, ему боязно без меня, он ведь еще очень маленький. Не видели, капитан? Понимаете, днем шумно, но по ночам я слышу, как он ищет меня…
Она с надеждой поглядела на капитана, потом глаза ее потухли, она обошла Устюга и пошла дальше по коридору. Он на миг закрыл глаза и приложил ладонь ко лбу. Лоб был влажен и холоден, и капитан почувствовал, что рука его непроизвольно начинает дрожать.
Жаль: все кончено, жизнь прошла. Еще так мало прожито, а уже и любовь иссякла, и все остальное идет к концу.
Зоя откинула со лба прядь волос, села, устало положила руки на стол.
Что предпринять? Нарев говорит: живите! Работайте! Разве у вас не осталось ничего, что вам хотелось бы сделать?
Осталось, конечно. Но для кого? Работа не должна быть бессмысленной потерей времени, даже если времени много.
Зоя отперла шкафчик, достала ампулу, подержала ее на ладони.
А может быть, она неправа? Человек, изготовляющий вещь, чаще всего не знает, какая судьба ее постигнет. Наездит ли машина полмиллиона километров, или врежется во что-нибудь уже на другой день? Будет ли съеден кусок хлеба, испеченного из выращенных человеком зерен, или они просыплются по дороге, или кусок этот попадет в объедки? Человек не знает этого; он делает вещи и надеется, что судьба их будет доброй.
Значит, делать свое дело и не думать?
Зоя сама не знала, как это получилось: тонкое горлышко ампулы хрустнуло в ее пальцах. Она торопливо схватила инъектор. Содержимое ампулы перешло в приборчик.
Делать свое дело. Что ж, может быть, проведем ту проверку, которую не удалось поставить на Земле, потому что не оказалось Земли? Попробуем на себе те методы лечения, которые не удалось применить на Стреле-второй, потому что их тогда еще не было.
Зоя приложила инъектор к плечу и нажала кнопку. Дождавшись, пока жидкость проникла под кожу, отложила пустой приборчик.
Посмотрим, чем это кончится. По крайней мере будет интересно жить.
В этот день после обеда Петров, против обыкновения, не уселся в свое кресло. Он вышел из салона, спустился на несколько палуб и зашагал по коридору.
На полдороге встретился штурман. Глядя исподлобья, он посторонился, уступая путь. Петров внимательно посмотрел на него. Штурман молчал, взгляд его был враждебным.
Петров едва заметно улыбнулся, кивнул и прошел дальше. Он чувствовал, что штурман смотрит ему вслед.
Капитан ожидал Петрова там, где они договорились встретиться: на нейтральной территории, возле катерного эллинга.
— Капитан, — сказал Петров без предисловий. — Зреет драка.
— Да.
— Что вы об этом думаете?
Капитан помолчал.
— Пусть начинается скорее, — сказал он затем. — Нет ничего хуже ожидания.
— Вы полагаете?
— Предотвратить ее никто не в состоянии.
— Ошибаетесь, — сказал Петров. — Я могу сделать это. Но понадобится ваша помощь. Могу ли я рассчитывать на нее?
Капитан поглядел на него, борясь с сомнениями.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Что от меня требуется?
— Приходите без оружия. Иначе… у кого-нибудь могут не выдержать нервы.
На этот раз капитан молчал долго. Петров улыбнулся. Он сунул руку в карман и вынул флазер.
— Вот, возьмите.
Капитан удивленно взглянул на него.
— Это мой, — пояснил Петров. — Пусть хранится у вас… до лучших времен. Теперь вы согласны?
— Да, — сказал капитан.
Петров попрощался с ним кивком головы.
Предстояло голосование, но все готовились к бою. И выходя в этот день в салон, люди могли лишь гадать, какими они покинут его и покинут ли вообще. Все понимали, что будут драться, хотя не очень хорошо представляли из-за чего: наверное, просто чтобы доказать самим себе, что они все еще являются хозяевами жизни и ее распорядителями — хозяевами столь рачительными, что могут даже и пожертвовать этой жизнью ни за что.
Люди экипажа заняли один из углов салона. Вера пришла, оставив своего больного, но не присоединилась ни к экипажу, ни к пассажирам — сидела в стороне, словно представляя какое-то третье государство.