Дверь с той стороны [Сборник] - Страница 66

— Почему вы решили, будто для меня имеет значение, что станет с этими людьми и чего не станет? Разве я не могу махнуть рукой и сказать: они сами хотели этого!

— Не можете. Потому что вы такой, какой вы есть. Будь вы другим человеком — как знать, может быть, и я повел бы дело по-другому.

— Вы так хорошо изучили меня?

— Разве вас нужно изучать? Вы — раскрытая книга. Достаточно было одного вашего поступка… Ваша любовь — или как бы ни называть это — не была секретом ни для кого. И вы отказались от нее, чтобы предотвратить осложнения. Из этого можно сделать только один вывод: вы всегда будете ощущать свою ответственность за корабль и за всех, находящихся на нем. Вы — человек долга, вы — капитан. Поэтому, я могу разговаривать с вами совершенно открыто. Если вы теперь скажете, что я прав в вашей оценке — я буду считать, что мы достигли договоренности.

— Раз вы так хорошо меня знаете, — сказал Устюг после паузы, — то должны понимать, что никакой договоренности мы с вами не достигнем.

После разговора с капитаном у Нарева возникло ощущение, что он натолкнулся на запертую дверь. Дверь надо было отворить. Приходилось подбирать ключи. Логика не помогла — капитан и сам был рационалистом. Следовало попробовать другой ключ — эмоциональный.

Писателя Нарев нашел за делом. Истомин мрачно проглядывал какие-то листки и рвал их, отправляя в открытый приемник утилизатора. Он кивнул Нареву на диван и продолжал заниматься своим делом.

— Что, метр, — сказал Нарев, доброжелательно улыбаясь, — судьба опять трясет нас? Только вы настроились поработать, как приходится складывать чемоданы. И на сей раз это моя вина.

Истомин махнул зажатым в пальцах листком.

— Кому нужна моя работа? — буркнул он.

— Слишком необычны условия: Но это не значит, что искусству тут нет места. Просто оно, быть может, должно принимать какие-то иные формы — в соответствии с условиями. Вы ведь не считаете формы абсолютными?

— Что вы, напротив! — оживился Истомин, которому давно уже не приходилось разговаривать на такие темы. А как жить без подобных разговоров?

— И, конечно, — продолжал Нарев, — людей в искусстве всегда будет прежде всего интересовать то, что непосредственно связано с их судьбой. Возьмем хотя бы наш сегодняшний день. Корабль отремонтирован, можно пуститься в путь. Все мы знаем — куда. Все зависит от экипажа, от капитана. Но капитан… У него своеобразный образ мышления.

Нарев вскочил и стремительно зашагал по каюте.

— Ведь нетрудно, кажется, понять: звезда, о которой я говорил, может представить громадный интерес не только для нас, но и для Земли. Если все будет так, как мы надеемся…

— А если нет? — негромко вставил Истомин.

— Если нет — то, во всяком случае, хуже не будет. Хотя бы потому, что хуже некуда. Так что мы можем только выиграть. Подумайте. Мы побываем вблизи звезды. Если есть планеты — высадимся. Установим контакт. Наладим связь с Землей. Кем будем мы после этого? Уже не кучкой потерпевших бедствие людей, но экспедицией, сделавшей колоссальные открытия! Небывалые! И если удастся возвратиться на Землю, мы вернемся не группой неврастеников, но экипажем героев! — Нарев остановился, засунул руки в карманы и вызывающе посмотрел на Истомина. — Стоит ли дело усилий?

— Да! — сказал Истомин взволнованно.

— Ну а он этого не понимает, — Нарев протянул руки, взял Истомина за плечи. — Дорогой друг, так напишите об этом! Вернее — расскажите: в наших условиях писатель вновь становится рапсодом — это к вопросу о форме. Расскажите, как вы умеете, убедите капитана — и не только мы, вся Земля будет благодарна вам! Подумайте: если эта звезда и ее планеты — из антивещества, то Земле представится единственная возможность установить с ними контакт. Случившаяся с нами беда станет, таким образом, редкой удачей для нашей цивилизации!

— Сюжет хорош, — сказал писатель. — Но он, к сожалению, не мой.

— Дорогой метр, берите его! Я ведь не литератор. Только вы сможете использовать его наилучшим образом. Подумайте: не об этом ли мечтают люди искусства — оказать конкретное и огромное влияние на развитие всего человечества! Ну, решайтесь!

Он все еще держал Истомина за плечи и настойчиво глядел ему в глаза. Истомин помедлил, потом кивнул.

— Вы правы, — сказал он. — И если я еще на что-то гожусь, мы добьемся результата.

— В добрый час, — сказал Нарев.

Штурмана Нарев нашел в рубке связи.

— Ну, вот, — сказал он. — Идея ваша не нашла применения. А жаль. Я убежден: это был наш шанс.

— Моя идея?

— Конечно! Это же вы натолкнули меня на мысль просмотреть дневники экспедиции! Но капитан никак не хочет согласиться.

— Капитан — хозяин на корабле, — сказал Луговой.

— Капитаны осторожны и положительны, — молвил Нарев. — Капитан в годах. Это хорошо. — Он сделал паузу. Хотя есть и свои отрицательные стороны. Возраст — значит недомогания… Кстати, а кто принимает командование, если капитан занедужит?

— Второй в экипаже — инженер, — сказал штурман медленно.

— У инженера хватает своих дел.

— Вести корабль он поручил бы мне. Если бы, конечно, решил действовать, не дожидаясь выздоровления капитана.

— Да, — сказал Нарев задумчиво. — Капитаны бывают в годах. А жаль. Ах, молодость — пора дерзаний…

Пора дерзаний, думал Луговой, оставшись в одиночестве. Дерзость. Дерзкий мальчишка. Почти хулиган. Но героические поступки совершают не маменькины сынки…

Старики хороши в привычных условиях. А стоит условиям измениться, как патриархи теряют ориентировку: сами-то они уже неспособны меняться. Нет гибкости. Хрящи окостенели.