— Уваров, что толку искать их здесь? Где их нет и быть не может? Скажи честно: ты и не рассчитываешь. Найти их. Мечтаешь найти следы чужого разума. Думаешь, никто не понимает, зачем ты пошел с нами. Да?
— Я и не скрывал. И сейчас не таю. Хочу найти. Но не тут. Здесь его нет. Никаких признаков. Я знаю, как выглядит, как должен выглядеть разум. Во всех его проявлениях. Много лет отдал я ему, десятки вариантов рассчитал. Нет, Савельич, я не надеюсь. Как и ты, хочу найти наших.
— Не знаю, как в теории. Сужу практически: никакого их следа.
— Но сигнал был точен. А Гарми — мастер пеленга.
— Что завело их так далеко от курса?
— Мало ли что случается в пространстве. Тебе лучше знать. — Уваров сделал паузу. — Кто другой мог подать сигнал? Именно наш сигнал, по коду Дальней разведки?
— Он мог отразиться.
— От такой поверхности? С такой чистотой и силой? Нет.
— Может быть, Гарми дослушался до галлюцинаций? Такое бывает.
— Он верит, ты сам знаешь, только в то, до чего можно трижды дотронуться ладонью. Скорее уж галлюцинируем мы с тобой. И нет планеты, нет тебя — а я сижу за своим столом и пишу, извиваясь от сладостных размышлений…
— Знаю, ты человек уюта и любишь обнимать мир. Не прикасаясь к нему. Мы сперва удивлялись, когда ты оказался с нами. Потом поняли.
— Можно измышлять всю жизнь. Но хоть раз надо увидеть своими глазами. Чтобы увериться, что жил не зря. А это, наверное, самое большое счастье, какое бывает.
— Но ты не нашел его.
— Найду. Каждому, кто ищет, выпадает в жизни хоть один шанс. И уж я его не упущу.
— Надейся.
— Не здесь, конечно. Я уже сказал. Здесь — пустой номер, глухо. Можешь смеяться, но Разум я найду в пространстве, близ светила. Там увижу его тугие паруса. Именно так, не иначе. Разум всегда тяготеет к свету. Катакомбы не для него. Только вынужденно, и то на краткий срок.
— Я летаю давно. И ничего не встретил. И никто другой.
— Вы не искали. Не были настроены. А я ищу. И если он есть, а его не может не быть… мы станем стремиться друг к другу бессознательно, сами того не ощущая… соприкасаться полями, которые нами еще не открыты… но не перестают от этого быть реальностью. Мало сказать, что я верю в это: я знаю. Иначе все, что я сделал в жизни, ничего не стоит.
— Разума не может не быть — почему?
— Иначе не было бы смысла и в нашем бытии. Как нет смысла в существовании одного мужчины или женщины. У них не будет продолжения, развития, движения. А мы ведь не похожи на тупиковую ветвь эволюции. Разум не самоопыляется. Когда он созрел, ему становится нужен кто-то другой. Иначе он измельчает и захиреет. Как хирели некогда династии фараонов… женившихся на родных сестрах.
— Логично. Только истина — не плод логики. И потом: созрел ли наш разум? Однако мы все болтаем. Слушай, Уваров, я не хочу больше терять здесь время. Сейчас время — главное. И…
«Всякое искусственно вызванное деление частиц сопровождается исчезновением определенного количества времени. И если такое деление происходит неоднократно и в больших количествах, дефект времени становится…»
— Глупости, — сказал Уваров. — Это ты придумал.
— Сколько же ты еще намерен идти?
— Я относительно дефекта времени. Откуда ты взял?
— Я? Черт, разве я что-то сказал? Бывает, я говорю вслух во сне — после больших встрясок. Извини. Что-то подобное мелькнуло у меня в голове. Но мне показалось, что это сказал ты. Я даже удивился.
— Как я мог? Физика — не моя область. Да, о мудрости… Мы еще не достигли ее, конечно. Но инстинкт размножения намного опережает ее.
— И ты решил древнюю проблему: встретив — понять? Найти общий язык?
— А так ли нужен он? Пусть выброшенные на остров мужчина и женщина говорят на разных языках. Помешает ли это им соединиться? Им не понадобятся подсказки. Это в худшем случае. Но может быть — и я надеюсь, — мир разума един. И в любой точке любого пространства разум говорит на едином языке. Не в лингвистическом смысле конечно…
— Маловероятно.
— Но тебе ведь не кажется странным, что весь мир построен из одних и тех же частиц. И электрон из Магелланова Облака будет чувствовать себя в Солнечной системе не менее уютно. Почему же не предположить, что и разум? Построен из одних и тех же элементарных частиц, движущихся… и превращающихся по тем же законам? Он ведь тоже продукт движения материи?
— И в каждом мире — свой Шекспир? А принц Датский окажется старым знакомым пришельца извне?
— Что в этом принципиально невозможного?
— Не знаю. Может быть…
«Есть многое на свете, друг Горацио,
Что и не снилось нашим мудрецам…»
— У тебя хорошее произношение, — похвалил Уваров.
— Какое это имеет отношение…
— Английское. Не знал, что ты…
— Да ты когда-нибудь слышал мой английский?
— Да только что.
— Жарко. — Савельев озабоченно глянул на товарища. — И, видно, заряженная среда на нас действует. — Он только что слышал совершенно четко, как Уваров — а кто же кроме? — произнес реплику из великой трагедии; по-русски, разумеется: английского Савельев не знал совсем. — Давай, будем говорить дальше. Это успокаивает. О чем мы — перед «Гамлетом»?
— О чем же?.. Да. Что невозможного в том, что «Гамлет», как электрон, един для Вселенной?
— Но тогда ты как раз должен бы поверить, что наших с «Омеги» тут нет, а сигнал послан ими, другими, говорящими на едином языке разума.
Они снова молчали несколько минут. Время сейчас, впрочем, измерялось не часами, а делениями на шкале воздушного манометра.